Дни были полны делами и мыслями. Дел хватало. Его палата на втором этаже как-то незаметно превращалась в рабочий кабинет. Из неё исчезали по очереди капельницы, датчики, передвижной стеклянный столик. Появлялись книги, ноутбук, записная книжка и россыпь ручек и карандашей. Он получал все большую свободу передвижений. Ему еще приходилось соблюдать больничный режим, но он все более умело обходил необязательные к исполнению моменты. А иногда и обязательные. Долго быть пациентом – это он умел очень плохо.

Дни были полны делами, и больничные манипуляция больше не занимали в них столько места. Он успевал созваниваться с директорами сельских школ в Турции и помогать тем самым Оскару с текущими делами. Успевал провести по скайпу несколько занятий с прежними учениками, близнецами Эмиром и Али, поддерживая тем самым последнюю, уже почти призрачную связь их семьи с миссией. Работа с книгами, пополнение знаний, переводы – и где-то между, тоже важно, но недолговременно – маготерапия, ежедневные осмотры, ворчание доктора..

С прошлого воскресенья ему казалось, что время остановилось. События происходили, а его в этих событиях не было. Он будто флаг, завернувшийся вокруг древка, выбился из потока ветра. Что бы ни делал, о чем бы ни думал, все время мыслями возвращался к Аврелии, и все остальное становилось просто механической проработкой материала.

Венсан отложил русско-французский словарь, заложив его листком, на котором делал перевод для Каэтрин. Посмотрел на часы. Без четверти десять. Отлично время, чтоб перестать обманывать себя и вынуть из души занозу. Ты не умеешь дружить с Орели? Ты не знаешь, что ей предложить? В твоей жизни нет для неё места? Пойди и спроси её, дубина, нужно ли вообще ей то, чего ты не можешь ей предложить. Пойди и глядя ей в глаза, попробуй ей честно сказать – у меня нет для тебя ни слов, ни мыслей, будет здорово, если мы будем жить на разных полюсах земного шара и слать друг другу открытки на Рождество, ровно пять открыток, этого будет достаточно, потом можно забыть.
Поднялся и оделся, так, как обычно одевался для прогулки в парке. Собрался. Из прикроватной тумбочки вынул две загнутые иглы – примитивнейшая отмычка. Выключил свет. Дождался, пока дежурная медсестра отлучится по самой естественной надобности, и тихо-тихо, стараясь не привлекать к себе внимания, прошел к служебной лестнице…

У своего дома на улице Арбр Сек он был в пятнадцать минут одиннадцатого. Самое сложное было подняться по крутой лестнице, сначала на третий этаж, а потом еще и на четвертый, но и это заняло от силы десять минут. Часы не дотянулись стрелкой еще и до половины одиннадцатого, когда в квартире Аурели раздался деликатный звонок в двери.

Пока выбирался из госпиталя, пока ехал в такси по вечерним улицам, все пытался ответить на вопрос – зачем? Нет, для себя-то он понимал. Но как он ответит ей, зачем пришел, почему без звонка, что он вообще делает в её жизни? Он так и не нашел слов.
Но она не спрашивала. И это было хорошо. Значит, и так понятно, да? Она видит его всего, всего, как прозрачного. Но она для него – загадка, книга, не просто закрытая, но и написанная на непонятном языке. Когда же он научится её понимать?
- Пойдем гулять? Погода хорошая. Я обещал тебе прогулку до Сены. Но если это некстати, то я приглашу тебя к себе пить чай. Или кофе. Или что там найдется…
Смутился. Вот про что там найдется – это взрослые люди как-то по-другому понимают, наверное.
- Я просто хотел тебя увидеть.

- Сейчас? – Ох, это было очень смелое предложение. Пожалуй, даже смелее и эксцентричнее, чем предложить заняться прямо здесь любовью. Высказать все и спросить обо всем, о чем думал эти дни и эти годы – это же не на две минуты разговор. Ну, допустим, они могут сесть на ступеньки и говорить тихо-тихо, но эхо все равно донесет их голоса и до входной двери, и до верхнего этажа. Хорошо же, не вопрос, таким он в подъездах еще не занимался, это будет отличный опыт.
Но это – если она захочет слушать дольше двух минут. Если он скажет что-то правильное, что её хотя бы удивит. Но что из всего этого, из всего этого вороха мыслей, с таким трудом разложенным по стопочкам, что из этого – правильное? Чего из этого она никогда не слышала? Чего вообще она о нем не знает? Смотрит на него –и уже смертельно обижена просто за то, что он существует.
И вся такая его. Такая… Аврелия…
- Ты сама-то знаешь правильный ответ? – усмехнулся. – Каким он должен быть, чтоб тебе стало легко и правильно? Я думаю, что нет. Потому, говорю прямо, то самое, что и держу в голове. Я хочу говорить с тобой. Под небом или у себя. Или в дохлой лягушке. Я хочу задавать вопросы и слышать ответы. Я согласен на ответ – не сейчас. Тогда приду снова. Да, мне очень хочется тебя обнять и забыть все, что было с нами с июня девятого года и до июня шестнадцатого. Но после этого я снова захочу задать тебе те же вопросы, они не исчезнут, ни один. Ты обуешься и пойдешь со мной или прогонишь меня?

О, вот это было новостью. Это было сразу несколькими новостями. Венсан предпочел бы рассмотреть их каждую по отдельности, со всех сторон, никуда не торопясь и не переминаясь с ноги на костыль. Но что есть, то есть – лови и не потеряй.
Первое – Орели тоже не близка идея «все забыть». Как бы он еще об этом узнал, если не случайно?
Второе – она злится. Злится на него не за то, что он пришел, не за то, что сказал что-то не то. Злится просто так, давно, сильно. И все равно любит. Иначе зачем бы ей жевать этот кактус?
Третье – совершенно не важно, как она ухитряется злиться и любить, важно – почему…
Четвертое – вот те же самые вопросы, только аккуратно разбитые, расколотые, как кусочки льда, он принес ей.

Расколотые – это было ценно. Он бы оценил, если бы она расколола для него. Но она вручила ему сразу всю глыбу, и он едва устоял на ногах. Дети, ночи, завтраки – звучало невероятно, будто не о нем совсем. Но – о них. Оставаться вместе и окликать друг друга в большом светлом доме. Или – в маленьком и тесном, все равно, правда. Если этого ему отмеряно, он возьмет, не оглядываясь и не боясь.

Так, стоп, это она на него за обеты злится? За сан? Это уже пятое? Или шестое? Без разницы. Он бы тоже огорчился, если бы она после разрыва ушла в монастырь. Нет-нет, огорчился, а не разозлился бы! Но она злится, будто ждала от него иного. Будто вообще чего-то ждала. Будто не сказала ему сама, что их отношения… как она это сказала? Исчерпали? Выцвели? Будто бы отпустить её и продолжать жить – это было неправильно!

Он опять молчит, как дурак. Нет, как экран «магазина на диване». Диктор устал, затупил и пошел пятнами, а по верху бежит и бежит строчка: позвоните прямо сейчас и получите скидку! Наш магазин думает об Аврелии двадцать четыре часа в сутки без выходных!
- У меня к тебе были те же вопросы. Но раз ты доверяешь мне решить за обоих, хорошо. Дети, ночи и завтраки. И к алтарю – вместе. И хватит на меня все время злиться, просто скажи все словами. Если можно, попроще.

Недоумение. Недогнев и недообида. Но больше всего – недоумение. Венсан сморгнул и нахмурился. Это сейчас вообще что такое было? О чем? Ему?
«Ты точно злишься, только не на меня…»
- Угу, - кивнул, но с такими видом и таким тоном, что истолковать это в прямом смысле в здравом уме и трезвой памяти совершенно невозможно. – И пачку платочков захвати, я по дороге поплачу.
Он отставил костыль к стене и сел на перила.
- Хватит уже избегать разговора. Ты была достаточно смелой, чтоб сказать, что любишь меня. И теперь боишься сказать, чем я провинился перед тобой. И вообще боишься меня, будто я маньяк-убийца какой. Я уже не прошу, чтоб ты говорила мне правду. Просто – говори со мной.

Наверное, это должно было быть больно. Или хотя бы обидно. Возможно, потом так и будет. Потом, когда он снова вынет все это из памяти и внимательно, минута за минутой, слово за словом перевидит и переслышит. Потом. Сейчас важно не то, какими словами она его гонит, а то, какими говорит с ним. Коротко, мало, но лучше, чем тишина.
Тем более, дверь - за её спиной. Если она сделает один шаг назад, ему не удержать её, даже если бы и собирался удерживать насильно.
- Начало было хорошим. Не сбивайся на то, чтоб отделаться от меня. Никакого другого времени и места я тебе не назначу. И планами своими ты можешь от кого другого огораживаться, женщина-кошка! Планы у неё, в половине одиннадцатого ночи! Не меньше, чем спасти мир, а? Просто начни отвечать на вопрос простыми словами, уверен, тебе понравится.

Скользнул взглядом и едва не увяз. Качнуло одновременно вперед и назад, и не видно глазу было ничего, кроме вздоха. Но внутри – здорово качнуло. В пронзительную солнечную нежность, в светлый дом, в такое настоящее счастье. Будто скрипка отозвалась. Вдохнуть её всю, вот такую, и не выдыхать, оставить в груди, за ребрами.
А что я такое обещал из всего, что наговорил?
Было так светло и так нежно, что даже черный сгусток ревности, шевельнувшийся в сердце, не обрел должной силы. Венсан лишь взглянул с перил вниз, скосил взгляд, будто бы этот Слава Господу Мужчина должен был бы уже появиться, но имеет наглость опаздывать.
- Надеюсь, что сделает правильные, - пожал плечами. Не это главное, не мужчина-спаситель, а вот это… Джокер!
Все, он выцепил главное, ту кроху правды, которая единственно важна, и все остальное заняло свои значимые, но далеко не главные, позиции. Джокер и чувствует все… То есть прямо сейчас – нежность и свет, и ревность, и упрямую решимость найти жемчужину истины, и всю эту концентрированную любовь. И когда он, досадуя на себя, саданул рукой по стене…
Взгляд упал на её руку. Он идиот. Мог же всю её переломать. Нет, не мог, только чувства, без физического вреда, фантом, но и это не сахар.
Вспомнил, как говорил сегодня с Каэтрин – что? И это все - тоже? И когда в понедельник днем коснулся Дайи? Ох, когда такое накатывает внезапно, без причин, это как-то мало похоже на что-то приятное. Оно и с причинами-то не всегда уместно.
Ему казалось, он понял, почему она сердится, но мысль, как алый клубочек, катилась дальше, под откос.
…а все эти перевязки, процедуры, а адова боль в ноге в первые дни после операции, а бездна отчаяния, в которую он рухнул, когда узнал о падре? Да за это доской со ржавым гвоздем бьют, а не «как ты держишься?» и не «люблю тебя». Это – сразу в инквизицию идти и обрывать связь вечной печатью. Его магия – не то, без чего мир задохнется.
…а как он ходил до самого июня, несколько месяцев, будто с лезвием в колене, и еще радовался, идиот, что вообще может ходить – она тоже все это чувствовала? вместе с ним?
…а та ночь, что снится ему в кошмарах, она и ей снится? Потому что где-то далеко, за тысячи миль от Анкары, она пережила все то же, все, что её не должно было коснуться…

Он смотрел на неё потрясенно, молча, едва дыша. Не заметил, как спустился с перил обратно на пол.
- Так ты потому тогда уехала? Ты все это чувствовала еще с тех пор?
Не мог не спросить. Но сейчас уже было не важно, почему уехала. И не так важно, как давно это происходит. Важно только – прекратить это немедленно. И если нельзя прямо сейчас, то хотя бы рано утром. Зачем молчала, глупая?

Отредактировано Vincent du Greve (2017-05-03 22:58:24)

Одно дело знать, другое – научиться жить с пониманием. Сообразить: все это - лишнее сейчас. И будет лишним еще девять часов. Все, что бы это ни было: ужас, раскаяние, нежность, радость, недоумение. Все это свернуть и спрятать. Наглухо он не закроется, всего не отследит, но что может, то отложит на завтра.
Он завтра как следует подумает про «нужен ордену» и про помеху. Завтра восхитится, что ухитрился полюбить самую взбалмошную, глупую и нелогичную женщину на этой планете. Завтра будет на неё сердиться. Сегодня – просто слова. Просто вопросы и просто ответы. Так даже лучше.
-Аврелия… - вздохнул. – Если бы я безоговорочно был готов принять сан, если бы я готов был отказаться от тебя, приехал бы я к тебе? Попрощаться я мог и по телефону, и, поверь мне, по телефону это было бы сделать намного легче, чем глядя в твои сердитые глаза. Ни Господь, ни Орден не враги тебе, но – хорошо, ты победила. Я легко мог отказаться от всех женщин мира, но не могу от одной тебя.
Даже если сейчас уйдешь и откроешь двери Делающему Правильные Выводы Мужчине…
Венсан придавил ревность, как таракана - завтра, завтра…
- Позволь я обойдусь без показательной лжи? Я не стану отрекаться от Господа. И обрывать разом все контакты с Орденом не обещаю. Если бы эта работа была мне не интересна, я бы за неё не брался. Тебе для победы довольно того, что я не приму новых обетов? Не стану монахом, не приму сан. Я не торгуюсь, Аврелия. Я знаю, без чего могу жить, а без чего – нет.

Отредактировано Vincent du Greve (2017-05-04 21:02:53)

Да ведь это все уже было. Внезапный резкий холод. И недоумение. И пропасть под ногами. И мир вдруг перевернулся – непонятно, где же все это время был верх, а где низ, где ад, а где Небеса. И сначала это почувствовали кончики пальцев, а уже потом в мозгу отдалось – никогда!
- Тогда я не знаю, что ты зовешь любовью. – Он протянул было руку, чтоб остановить её, развернуть к себе, встряхнуть и заставить все-таки объясниться. Но лишь коснулся её плеча – и отпустил. Разве это – не тоже ответ? Да, ему не нравится. Да, он не понимает. Но это её ответ. Она ничего ему не обещала. – Но так даже с собаками не обращаются.

Она развернулась слишком резко на фразу, брошенную последней. Губы сжались в тонкую нить, голос зазвучал глухо и безжизненно.
- В том-то и дело, Винни. Даже с собаками. Игнорируешь мои просьбы отпустить меня и не мучать больше ради того, чтобы потешить что? Собственное самолюбие? Притягиваешь к себе и тут же прогоняешь. Являешься сюда как долбанный ангел света и чистоты, предъявляешь мне свой великий драгоценный дар после того, как трижды отверг мои. Обещаешь невпопад сначала одно, потом другое. Теряешь голову всякий раз, когда в поле зрения попадает подходящая половозрелая особь женского пола. И когда я прошу дать мне всего лишь одно. Короткое слово, за которое я смогу держаться, чтобы не сойти с ума, ты выливаешь на меня ушат своего лицемерия. Двенадцать лет ты каждый день выбираешь меня, Винни? Каждый день? На следующий день после того, как я от тебя ушла - тоже? Через неделю после этого? Через месяц? Выбрал меня? Или слова, которые я сказала в пылу ссоры, удачно легли в схоластические выкладки отца Доминика? Попросил хоть раз о встрече, чтобы услышать ответы на свои вопросы, как сегодня? И сегодня, предоставил мне тобой же самим обещанную возможность собраться с мыслями и поговорить спокойно, ничего не скрывая, как взрослые люди? Не любовь? Пусть. Лети, ты не случайно выпал из гнезда.

Отличный ответ. Даже развернутый. Даже слишком роскошный, он даже и не надеялся уже на что-либо, кроме последнего.
Ответ – мы до сих пор все понимали по-разному. Но ты, Вини, дурак, просто смирись. То, когда ты был счастлив и думал, что счастлива она, это было чем угодно, только не искренним союзом двух людей. И когда она сказала, что он ей надоел и их пути должны разойтись, и искать её не нужно – в это поверить было неправильно, он сам дурак, что поверил. А теперь – нужно послушаться её «уйди», и он не прав, что не верит. Его попытка просто поговорить – это что-то ужасное, противоестественное и нелепое. Сам он – бабник, лицемер и циник, ну и походу, конечно, дурак. Это не любовь, это ненависть. Это презрение. Это то, о чем она еще тогда говорила – надоел. Так о чем же было это её «люблю»?
А было это, Винни, загадочной магией Джокера. Она лишь вынуждена чувствовать то, что чувствуешь ты. Все, что ты зовешь любовью, восхищением, обожанием, а чаще никак не зовешь – это непрошенная обуза для её души.
Зачем не сказала сразу? Это можно было прекратить много раньше, много проще. Теперь – еще девять часов ждать.
Венсан не ответил. Только махнул руками, показывая открытые ладони – не держу, иди – и сел на ступеньки лестницы, ведущей вверх.
Ему нечего ответить. Он может только отпустить. И оборвать связь.
Все было как в прошлый раз, будто не было семи лет иной жизни. И будто никогда уже не будет ничего светлого. Как тогда – но уже легче. Опыт или привычка? Кончики пальцев холодны – это пройдет, сердце бьется ровно, все хорошо. Реакция будет замедленной, но он сможет встать и сойти вниз, как только Орели скроется за дверью. Снова, как и тогда, в глазах туманно и горячо, а по горлу вверх карабкаются цепкие пальцы тоски. Венсан потер горло, чтоб уменьшить боль. Рассеять боль сознательно, как учили когда-то, не мог, не эту. Чем меньше о ней думаешь, чем меньше фиксируешь сознание, тем лучше.
Зачем ей это? Мало она натерпелась?

Она ушла. Тишина была долгой. Он просто сидел на ступеньках, потому что какая разница, где сидеть. Какая разница, в какой точке мира. В мыслях было так же пустынно и гулко, как в подъезде. В душе – темно, ничего не видно. Венсан вспомнил – сейчас же придет обетованный мужчина, чтоб спасти Аврелию от него. То, что шевельнулось в душе, было даже уже не ревностью, но чем было, Венсан разглядывать не стал. Загнал чудовище подальше – просто не думать об этом. Не думать ни о чем. Если ни о чем не думать, то ничего и не чувствуешь.
Он не мог знать, сколько просидел без движения, внутренний хронометр тоже сломался. Но как бы то ни было, очень любезно со стороны её рыцаря задержаться.
Венсан поднялся. До его двери было бесконечное количество ступеней, дойти бы до конца жизни. Хотя их восемнадцать. Всего.
Дверь заперта. Ключа нет. Есть отмычки. Руки непослушны. Иголка все время падает из рук. Сколько он провозился с замком, не знает, не важно.
Не зажигая света, прошел на кухню. Сел на диван. Потом лег. Потом сообразил, что на телефоне есть часы, но доставать их было лень. Лень – хорошее слово, вносит некоторую иллюзию выбора: мог бы, да лень. Самообман. Не мог. Воздуха хватало только чтоб дышать. Сил – ни о чем не думать. Сна не было. Было оцепенение, чем-то похожее на сон.
За окном просветлело – значит, около четырех утра. Через пару часов в больнице обход. Его отсутствие заметят, если уже не заметили.
Венсан все-таки вынул телефон – на экране высветилось точное время – и написал доктору смс. Ерунду какую-то написал. Просто, чтоб тот знал – пациента не похитили, не убили и не разрезали на кусочки, пациент ушел сам и вернется сам.
Вскоре телефон зазвонил – доктор прочел смс и, разумеется, возмутился. Венсан принял звонок, но ответить не смог. Не мог разжать губ, чтоб заговорить. Не мог произнести ни слова. Слова – все ложь, все. Завершил звонок и больше на звонки не отвечал. Смысл жать на кнопки, чтоб молчать?
Светает – он в кухне не один. Над столом – яркий шар, кусочек праздника. По стенам гирлянды. Треф украсил? Наверняка. Больше некому. Как приятно. В самом деле, приятно. Это чувство Венсан глушить и прятать не стал. Теплое чувство искренней благодарности. Треф очень по-хорошему странный. Надо будет позвонить ему… или написать… или приехать.
Но будущего дальше, чем визит во Дворец Инквизиции, у него не было. Значит, следующее, что с ним случится, это будет встреча с Трефом. Или все-таки сначала в больницу? Будущее прояснилось примерно на полдня вперед.

Отредактировано Vincent du Greve (2017-05-05 15:02:27)

Будущее стало принимать очертания. Значит, оцепенение спадает. Значит, есть силы встать – только зачем? Судя по скупому свету полоской на небе, еще нет и пяти. До того, как откроются двери Дворца Инквизиции, еще много времени. Даже с учетом его медлительности, даже с учетом костыля.
Но рядом кто-то был. Он ощутил это еще некоторое время назад, раньше, но не почувствовал опасности, принял как естественный шум. Как шум в трубах, как шорох шторы по полу, как отзвук шагов где-то под окном. Теперь Венсан, снова ощутив присутствие человека рядом, поднялся. Медленно, с трудом опираясь на неверную руку. Мотнул головой, сморгнул, фокусируя взгляд.
«Треф?» -  вопрос не сорвался с губ, застрял где-то в горле. Но удивленно приподнялись брови. И – ему казалось, вчера он насовсем разучился улыбаться, но нет, неправда, он улыбнулся. Устало, неярко, но ясно и искренно.
«Что ты тут делаешь?» - снова не смог спросить. Да и не нужно. Ведь Треф говорил, они будут чувствовать друг друга.
Венсан кивнул другу – «Спасбо, все хорошо. Я рад тебе».
Чувствовать, как чувствует его Орели? Так же? Вряд ли...
Сам он ничего не чувствует. Может быть, только раз, и то невнятно. Когда его подбросило на операционном столе. И то, наверное, не в счет, он ничего не понял тогда, ничего не помнил теперь. Он замкнутый на себе эгоист. Не чувствует других, живет в каком-то ином мире, не в том же, что они. Ему нужны слова, чтоб понимать и делать выводы. Им – нет.
Но думать об этом нельзя. Это возвращает мрак в душу. Это то, чего не должна сейчас чувствовать Аврелия. Только его комплексов ей не хватало в начале пятого утра.
Треф рядом. Это светлая мысль, это доброе чувство. Этому чувству можно быть.
Венсан бросил на друга внимательный взгляд. Охотился? Не ранен? Устал? Перевел взгляд на стол, где уже угадывались очертания электрического чайника. Для себя – даже не подумал бы о чае. Но Шекерим – ему нужно.

Отредактировано Vincent du Greve (2017-05-05 18:01:47)

С ним что-то не так? Венсан нахмурился, прислушиваясь к ощущениям Нет, все хорошо… Только в горле ком, будто огромная рука душит, но дышать не мешает. Это пройдет. В прошлый раз было хуже, но как-то ведь прошло. Реакция замедленная, но это точно ерунда, надо просто вернуться в реальность, из мирка его смешных эгоистичных переживаний в мир, которому нет до них никакого дела. Руки согреются, тоже ерунда, чай поможет.
Венсан благодарно тронул друга за плечо – и почувствовал рану под слоем ткани рубашки, под пластырем. Взглянул укоризненно – что молчишь-то? Приложил ладонь к ране, ничего, что сквозь ткань, должно получиться. Получилось.
Кивнул. Теперь можно и чай.
Сделал пару шагов в спальню, щелкнул выключателем. Свет ослепил, гирлянды ослепили – ярко! Как ярко! Он не ожидал. Прочел надпись, усмехнулся. Нет, это не Треф, точно не он. Аврелия нахулиганила. Ключи взяла у мадам Дегри, лиса девятихвостая…
Некоторое время он простоял в дверях спальни, отчего-то не решаясь войти снять глупое неуместное украшение. Смотрел на него, не видя его, чувствуя лишь нежность и раскаяние – сколько же натерпелась, бедняга… Столько подарила ему – незаслуженного, хорошего, и ничего не получила взамен. Он снимет. Позже. Снимет и спрячет. Последний дар.
Горло сжало сильнее, и Венсан поспешил выключить свет и вернуться в кухню. Ключ положил в карман брюк. Открыл холодильник. Там лежал еще, кажется, годный, кусочек сыра, да в дальнем углу сиротливо ожидала своего часа жестяная банка ветчины. То и другое было выложено на стол. Хлеба, разумеется, не было, если, конечно, ни Аврелия, ни Треф не приносили своего. Сыр и ветчина. Все, больше ничего, даже сладкого нет. Хотя… Венсан снял пиньятту, висевшую над столом, прицепленную к лампе. Надорвал бумажный корпус, высыпал конфеты на стол. Улыбнулся, кивнув Трефу: угощайся.
Подумал. Вынул ключ, положил на стол. Взял с полки блокнот, щелкнул ручкой.
«Оставь. Пригодится. У меня есть.»
То, что есть у него не запасной ключ, а отмычки, сделанные из игл для шприцев, про то упоминать не стал.
«Все в силе. Можешь тут оставаться и отдыхать.»

Сделать дубликат – да не вопрос, ему без разницы. Венсан кивнул и взял чашку. Стенки чашки были горячими, и он, сев на диван, поставил чашку на пол, а потом уже отставил костыли. Сколько раз он так хватался за горячее, холодное, брал тяжелое, не задумываясь, как оно отдается в чьей-то другой руке, в её руке. Жил, не оглядываясь, не осторожничая, принимая мир таким, как есть. Если бы он знал – как бы он жил? Но если об этом думать, то в сердце возвращается чернота, Венсан отогнал даже тень мысли об этом.
Вот последний вопрос был совсем простым – кто украсил квартиру. Венсан усмехнулся и глянул на потолок, указывая туда Трефу. Понятно, кто. Не мадам же Дегри, домохозяйка. И только потом сообразил, что Треф все не так подумает. Нет, подумает-то так, все правильно он подумает. Только это будет совсем неправдой. Это будет очень-очень опоздавшей правдой. Не важно… сейчас – не важно.
Горло снова сдавило. Венсан потер его рукой. Его магия отгоняла боль, но не снимала спазма. Если пытаться говорить, все равно ничего не получится, но боль усилится – нельзя, больно будет обоим. Он выровнял дыхание и оставил руку у горла.
Протянул руку к столу, взял блокнот.
«Как ты чувствуешь других мастей?»
Показал Трефу.

Вот не надо спрашивать, когда не готов услышать ответ. Только – откуда же знать, что не готов. Откуда же заранее знать, когда не знаешь, каким он будет.
Он услышал. Не одна Аврелия чувствует абсолютно все, что с ним происходит. Треф тоже. И – Дайя? И Кер? Они тоже пережили сегодня ад?
Венсан привычно не впустил в сознание ни чувство вины, ни сожаление, ни стыд. Ужас разбил на мелкие страхи, на смешные мелкие мыслишки, и разогнал. Вот кого не надо учить как игнорировать боль, так это его. Кого не нужно наставлять приемам самообмана, умению быстро обезболить душу, разогнать тьму, так это его. Он бы не выжил, если бы не научился рассеивать глыбы тяжелых чувств на водопадную морось.
Он мог бы делать это с самого начала, с тех пор, как встретил Трефа, если бы знал. Но откуда ему было знать? Он чувствовал мастей при первой встрече. Своеобразно, конечно, но очень узнаваемо. Но он понятия не имел, чем они заняты каждый конкретный момент своей жизни. Спят ли, ссорятся ли с любимыми, обжигают ли палец. Он и рану-то Трефа почувствовал, только коснувшись его.
Он хотел спросить, что именно ты знаешь, что именно чувствовал этим вечером? Как и он – настоятельную потребность видеть Орели, говорить с ней? Что чувствовал – недоумение? Обиду? Упрямство? Все вот это? А потом – крушение вселенной? Но пока тянулся к блокноту, понял, что совсем не готов узнать ответ. Не готов убедиться в своей полной прозрачности.
Он написал – «Выспись здесь как следует. Мне скоро уходить.»
Но уходить еще было рано, можно было выпить остывшего чая. А вот есть – нет, совсем не хотелось.