Шоу утром, Шоу днем, на обед, ужин, вместо сновидений, мыслей, прощения.

Жизни, в конце концов.

Шоу пропитал собой каждую клеточку тела Эрика, наполнил их ядом, да таким, от которого крови будет мало отмыться. Не хватит боли и страданий целого света, или отдельно взятой организации, которой просто быть не должно, если высшие силы существуют, как верила когда-то матушка…

Когда Леншерр перестал верить в навязанные ему с детства заветы? Когда он перестал быть тем наивным мальчишкой, у которого все могло быть хорошо, если б не война, не погнутые ворота.

Не гонения на евреев.

Не тот злосчастный час в кабинете Шоу, когда тот сидел за своим столом, смотрел поверх очков обманчиво приветливым взглядом и вливал в уши порцию за порцией сначала страх, затем ужас, а потом гнев, ярость и отчаяние.
Когда Леншерр перестал быть человеком и стал тем, кем всегда был? Или хуже. Больше. Совершеннее. С точки зрения эволюции и его создателя.

Когда?

Эрик давно позабыл этот момент, да и не мог и не хотел помнить ничего из той – прошлой жизни, которая могла бы у него быть.
Все осталось за проведенной красной чертой, за железным, обвитым колючей проволокой забором. За криками, рыком, проклятиями, детскими слезами, а затем глубокой, страшной, зияющей пустотой, со временем наполнившейся только одной целью – убивать.

Убивать несмотря ни на что и никого. Убивать так, чтобы слово «геноцид» не казалось какой-то недозавершенной немцами шуткой.

Убивать так, чтобы в памяти этой планеты не осталось ничего – ни имен, ни фамилий, ни дел, ни замыслов – от бесчеловечных экспериментов над теми, кто по всем правилам эволюции совершеннее и лучше. Кто должен был в будущем перехватить борозды власти над всем сущим, над всем разумным…

Просто над всем.

Просто. Над всеми.

Эрик себя давно позабыл. Он только давал себе отчет в том, что где-то стал удачным продуктом замысла Шоу.

Да – повернулся против него. Да – вырвался из лап своих палачей. Да, все это да.

Но при этом в голове ничего не осталось же кроме одного замысла – убивать.

И в этом крылась настолько горькая, правдивая ирония, что даже отшибленное насмерть чувство юмора иногда, под десятый глоток пива поднимало свою голову и по-акульи зубоскалилось.

Вот. Сейчас оно как раз снова приподнялось, окинуло взглядом единственного глаза огромное, кирпичное здание, показало клык и шепнуло:

«Идешь по дорожке из трупов, Элли».

«Элли» только усмехнулся на самого себя и в который раз осмотрел почти пустую улицу: только пара людей ошивались в окрестности. Ничего опасного или представляющего угрозу. Даже если кто-то из них помешает, то и черт с ним – одной смертью больше, одной меньше – погода особо не изменится.

Дверь здания скрипнула, шаги глухо ударили по барабанным перепонкам. Лестница, ее пролет. Второй этаж.
Дверь в квартиру. И скрежет под черепной коробкой от звука вскрывающегося самим собой замка…